Сегодня гуляла по городу со старым другом, с которым мы вдруг решили попробовать приправить дружбу романтикой. И вдруг я очутилась в Мариуполе: тихая тенистая улочка, побеленные известью деревья, небольшие домики и вязаные занавески в окнах… И запах. Запах свежеобрезанных деревьев, костра и неплотного тумана, мягко стелющегося теплым неколючим шарфом по ногам. Я стояла и и пыталась вдохнуть, а он держал меня за руку и говорил, что все будет хорошо, и что мы обязательно поедем, и я покажу ему город. Мой родной любимый город у самого несинего моря в мире.
Только я уже не покажу. Моего города больше нет. Нет роддома, где я родилась, нет школы, где я училась, нет улиц, по которым я ходила, и деревьев, по которым лазила с соседскими мальчишками тоже нет. Нет Драмтеатра, куда я ходила на детские утренники и на “Деревья умирают стоя”, нет двора, где я до самозабвения целовалась, нет волшебного места – моей личной Нарнии, нет любимого моста на железнодорожном вокзале, нет каштановой аллеи и и парикмахерской, где мне состригли под ноль волосы до талии, а потом делали кудри, когда ежик отрос до плеч, нет магазина, где я купила свое самое крутое платье, которое до сих пор со мной спустя столько лет, нет домов друзей и близких, к которым можно было прийти в гости без приглашения даже если не приезжал несколько лет. 90% города разрушено. Его просто стирают с лица земли. Вместе с людьми. И многих из них уже тоже нет. Больше – нет. И уже никогда снова не будет. И я не смогу их показать даже на фотографиях – фотографий тоже нет.
У всех своя война. Кто-то делает свое работу и убивает врагов, кто-то делает не свою работу и тоже убивает врагов. Кто-то их всех спасает, когда можно спасти. Кто-то уехал, увез детей и близких, и помогает оттуда – с расстояния, большого или не очень. Кто-то собирает деньги, кто-то покупает медицину, кто-то ее возит. Кто-то вывозит людей, кто-то животных. Кто-то зарабатывает деньги, кто-то играет в политические игры. Кто-то уже сейчас придумывает, как оно будет после войны. Кто-то на глазах теряет близких, кто-то через экран смартфона. Кто-то умирает очень быстро, кто-то мучительно долго, кто-то от бомб и обстрелов, кто-то от отсутствия лекарств или воды, кто-то от бесконечного изнасилования. Это все происходит в моем городе. С людьми, которых я знаю лично или наслышана. Или которых знала. И я не знаю, что хуже. Потому что их бесконечно много. И тех, и других. 30 долбанных дней я бесконечно набираю несколько телефонных номеров и слушаю бесконечные чертовы гудки или “абонент вне зоны действия сети”. Я делаю это каждый божий день день в разное время. А еще бесконечно просматриваю бесконечные чаты, бесконечно растущие списки, бесконечно пишу знакомым и незнакомым людям.
30 долбанных дней я могу ответить на вопрос “есть ли новости от родителей” одним словом – нет. И это все, что я точно знаю. Новостей – нет. И моя нарощенная годами толстая броня, так невовремя треснувшая в аккурат перед самой войной, все сыпется и сыпется, как старый глиняный горшок. Потому что уже никогда не будет все хорошо. Будет – по-другому, обязательно будет. Но хорошо, как было, уже не будет никогда. Мы все уже никогда не будем как раньше. Никто из нас. Ни живые, ни мертвые. Потому что 30 дней – это слишком много даже для тех, кто просто ждет голос в наушниках и войну слышал только в трубке телефона несколько минут. 3
0 дней – это необратимо. 30 дней – это когда выучился дышать по-другому. 30 дней – это когда у тебя больше нет детства, юности и львиной части души. 30 дней – это когда ты выдергиваешь свою руку, вдыхаешь и понимаешь, что ты справляешься. И ты справишься. Потому что им – тем, чьи голоса ты ждешь в трубке – им очень надо, чтобы ты справился и продержался. Обязательно справился и продержался. И сделал, все что мог. Здесь и сейчас. Пусть не для тех, кто дороже всего. Пусть для кого-то другого. И, может быть, кто-то сделает все, что может для них – там. В городе, которого больше нет. В моем родном любимом городе у самого несинего моря в мире.
